Поддержать
Дело «адвокатов-хакеров» потянуло за собой множество нитей, которые при желании можно распутать и начать реальное реформирование судебной и правоохранительной систем. Речь идет не только о громких фамилиях фигурантов уголовных дел, которым команда адвокатской компании «Гарантия ваших прав» под руководством Дмитрия Борзых, по версии следствия, продавала информацию. Дело в системных проблемах, которые должен решить законодатель. Начиная от ограничения доступа к судебным реестрам и заканчивая накопившимися вопросами адвокатского самоуправления, где Национальная ассоциация адвокатов Украины (НААУ) превратилась в «монополиста», методично подавляющего всех, кто идет против их системы.
После публикации материала «Дело «адвокатов-хакеров». Как НАБУ обнаружило паразитов» ассоциация адвокатов активно продолжила информационную кампанию против НАБУ, выступив на стороне группы подозреваемых адвокатов, и по ходу обвинив наше издание в лоббировании интересов антикоррупционного блока. Честно говоря, неплохая кампания. Однако предложения, изложенные в материале, вызвали резонанс не только в адвокатской среде, подконтрольной бессменной последовательнице Медведчука Лидии Изовитовой (нам даже прислали гневное письмо с требованием «раскрыть сумму коммерческого договора с НАБУ»), но и среди юристов, пребывающих в оппозиции к НААУ. Как объективная дискуссионная площадка судебной реформы ZN.UA опубликовало статью адвоката Дмитрия Остапенко на эту тему.
Основная дискуссия развернулась вокруг требования НАБУ ограничить доступ к Единому государственному реестру судебных решений (ЕГРСР) на этапе досудебного расследования. Адвокаты считают открытость реестров большим демократическим завоеванием в сфере правосудия, которое гарантирует соблюдение прав человека и уменьшает злоупотребления правоохранителей.
Можно ли пожертвовать этой открытостью ради тайны досудебного расследования? Насколько утечки повредили расследованиям конкретных дел топ-коррупционеров? Позволит ли разоблачение группы подозреваемых адвокатов надежно перекрыть трубу, по которой утекает секретная информация из НАБУ? Какой реакции на происходящее антикоррупционный блок ждет от власти?
Ответить на эти вопросы я попросила директора НАБУ Семена Кривоноса.
— Семен Юрьевич, постоянные утечки информации с момента создания НАБУ ослабляют позиции детективов и прокуроров САП в суде, что влияет на справедливость приговоров. Иногда они и вовсе разваливают дела на этапе досудебного расследования. Какова угроза для антикоррупционного блока от деятельности группы «адвокатов-хакеров» во главе с Борзых?
— Мы осознавали масштабы проблемы, но долго не могли говорить об этом открыто. Шло расследование. Утечка, организованная подозреваемыми, стала гигантской брешью, через которую выкачивались массивы информации. Это недопустимо, когда постороннее лицо, не имеющее права доступа, получает данные и использует их в интересах фигуранта.
Обыск — одно из ключевых следственных мероприятий, позволяющих получить важные доказательства. Если фигурант заранее знает о предстоящем обыске, то, естественно, принимает меры для сокрытия улик. Утечка данных особенно опасна при досудебных расследованиях с влиятельными фигурантами.
По предварительным оценкам, скомпрометированы данные в десятках дел. Речь идет о расследованиях с миллиардными убытками, в которых фигурируют влиятельные лица и высокопоставленные чиновники. Сложно представить, чтобы в цивилизованной стране сторонняя группа лиц могла отслеживать ход расследования против таких людей.
— Как оценить ущерб?
— Чтобы оценить масштаб ущерба, мы сейчас проводим колоссальную работу. В ряде дел возможно утрачены важные доказательства. Сейчас разбираемся, насколько пострадало каждое дело, куда вторгались адвокаты. Но парадокс в том, что деятельность этой группы стала возможной в том числе из-за пробелов в Законе «О доступе к судебным решениям», который позволяет судьям и правоохранителям знакомиться с любым решением из Единого государственного реестра судебных решений (ЕГРСР). Для доступа нужен был лишь логин и пароль (Только с 01.03.2025 авторизация в ЕГРСР осуществляется через систему «Электронный суд», которая требует электронный ключ или токен. — И.В.).
Что в итоге? Третьи лица, не относящиеся к досудебному расследованию, получают полную информацию о стратегии следствия, используя незаконные методы доступа и пользуясь тем, что решения об обысках, арестах и других следственных и процессуальных действиях обязательно вносятся в реестр. Следовательно, нужно менять закон.
Все, кто имеет доступ к этому реестру, — законно или незаконно — могут видеть эти данные. Как в таких условиях можно говорить об эффективном расследовании? Для НАБУ это дело принципиальное: оно должно показать, как происходила колоссальная утечка информации в ряде расследований.
— Это уже вторая утечка данных при вас. В прошлом году был скандал с делом Юрия Голика, когда информация из НАБУ утекла на Банковую. Тень подозрения тогда легла на Гизо Углаву, которого вы в итоге уволили. Сопоставимы ли эти два кейса?
— Нет, по масштабам несопоставимы. Мы работаем с влиятельными фигурами, которые имеют собственные службы безопасности и умеют защищать свои данные. Добывать информацию в такой среде — серьезный вызов, требующий высокой квалификации и творческого подхода детективов. Существует несколько видов утечки информации.
Во-первых, человеческий фактор, включающий как случайную невнимательность или нарушение процедуры, так и, к сожалению, отдельные случаи недобросовестного поведения внутри органа. В большой институции полностью исключить такие риски невозможно, но мы системно работаем над тем, чтобы их минимизировать.
Во-вторых, широкий круг участников. В досудебных расследованиях участвуют не только детективы, но и эксперты, Госфинмониторинг, госаудиторы, банки и другие органы, куда мы направляем запросы. Никто не может гарантировать, что на каком-то этапе данные не утекут.
— Организатор преступления, кстати, до сих пор утверждает, что процесс идет и у него есть свои люди не только в судах, но и в НАБУ. Ваше Управление внутреннего контроля реагирует на такие заявления?
— У нас постоянно какой-то фигурант заявляет, что у него свои люди в НАБУ. Но это болтовня. Один из фигурантов действительно по своей предыдущей работе пересекался с детективами НАБУ, но это не означает, что у него есть с ними контакт.
Если посмотреть шире, у нас много бывших сотрудников полиции, СБУ, налоговой милиции. Эти люди имеют опыт и могут знать фигурантов. Бывают случаи, когда детективы сами заявляют о конфликте интересов, если среди фигурантов оказываются их бывшие коллеги. Тогда мы выводим их из следственной группы, чтобы избежать утечки. Но доказательств влияния организатора преступлений, совершенных группой адвокатов, на процессы в НАБУ нет.
Если у кого-то действительно есть свои люди в НАБУ, зачем создавать сложные системы доступа к реестру? Свои люди и так могут передать данные.
Но теоретически возможна ситуация, когда сотрудники передают информацию третьим лицам. Это сложная часть нашей работы, но мы с этим боремся. Наша задача — выявлять таких людей, поскольку они имеют оперативный опыт и могут успешно конспирироваться.
— Поймай меня, если сможешь?
— Да. Поэтому мы ограничиваем круг доступа к информации и предотвращаем передачу данных третьим лицам. Однако технология, использованная группой адвокатов, сделала утечку глобальной. Это третий уровень утечки информации. Сейчас параллельно с основным расследованием мы изучаем другие факты. Мы анализируем случаи незаконного доступа к постановлениям на обыск или арест, временного доступа к вещам и документам. Будем выяснять, были ли по каждому конкретному делу утечки в подразделениях.
— То есть вы хотите подтвердить свои подозрения об утечках в ходе расследований, сопоставив их с фактами незаконного входа в реестр по конкретному делу?
— Да. Всегда ясно, когда приезжаешь на обыск, предупрежден фигурант или нет. И мы фиксировали это.
— Сколько вам нужно времени, чтобы оценить ущерб, как вы сказали нескольких десятков дел?
— Это большой объем работы, учитывая, что мы установили еще и факты компрометации ключей разных судей, должностных лиц и правоохранителей, которые обращались к реестру.
— Хотите сказать, что не только судья из Шевченковского суда Киева Волошин «поделился» своим электронным ключом и паролем?
— Да, и я поясню почему. Но сначала скажу о важном нюансе. Логин и пароль — одно, а так называемый твердый ключ (флешка) — совсем другое. Чтобы точно зафиксировать факт передачи информации, нужен именно «твердый» ключ. Если он есть, можно точно установить, кто передал данные. Без «твердого» ключа предъявить претензии сложно. Поэтому мы не можем на данном этапе утверждать, что именно упомянутый судья поделился паролем и электронным ключом. Есть еще помощники, которым судьи часто доверяют внесение информации в реестр.
Сейчас уже есть «твердый» ключ и это хорошая превенция. Но до этого действительно была глобальная схема, и мы начали с анализа других данных. Вот, к примеру, один из судей за последние несколько лет сделал в ЕГРСР 1 миллион 174 тысячи (!) запросов. И мы выяснили, что такие объемы запросов — не исключение. И это катастрофа. Я инициировал совещание среди правоохранителей, чтобы показать масштаб проблемы.
— Вы сейчас говорите о всей правоохранительной системе и всех судах?
— Да. Тема утечек гораздо шире, чем одно уголовное производство. Уже на данном этапе видно, что ситуация с незаконным доступом к судебным решениям различными лицами выходит за рамки текущего расследования. Это серьезный риск. Проблема намного масштабнее и требует вовлечения всей правоохранительной системы, поскольку касается не только НАБУ, но и других правоохранительных органов.
— Получается, что преступления, совершенные группой адвокатов, это лишь вершина айсберга? Судя по цифрам захода в реестр их группы, этот ваш «судья-пример» — рекордсмен.
— Да. Адвокаты — не единственные, кто качал информацию из реестров. И нам удалось их задокументировать. И они оказались, вероятно, самыми продвинутыми, создав бот и полностью автоматизировав процесс. Их интересовали в большинстве наши дела, связанные с топ-коррупцией. В остальном — это давняя проблема. Некоторые адвокатские компании, через которые можно за деньги получить информацию из реестра, давно и ударно трудятся на рынке правоохранительной системы страны.
Идем дальше: есть данные, где сделано 1 миллион 84 тысячи запросов с использованием паролей разных должностных лиц, 1 миллион 72 тысячи, 557 тысяч…Это указывает на системное использование реестра для получения данных. Мы выбрали рандомно малую часть пользователей реестра. И я говорю вам о рекордсменах.
— Как вы все сопоставили?
— Мы сопоставили количество запросов, а потом сверили, что в реестр с ключом этих должностных лиц входили с разных IP-адресов. То есть, если мы говорим об одном судье, который осуществил больше миллиона запросов, возникает вопрос: почему он входил в реестр с 5830 разных IP-адресов?
— Феерично...
— Да, мы сейчас разбираемся с этой информацией, все подготовим и передадим правоохранителям, в киберполицию. Нужно срочно реагировать и закрывать эту дыру, через которую можно сливать информацию фигурантам.
— Вы серьезно думаете, что обрадуете правоохранителей? Система прогнила до основания и, кажется, всем удобно жить на таких доходных сквозняках.
— Давайте не будем обобщать. Люди, которые честно делают свою работу, есть везде. Плюс у нас есть факт, который теперь проигнорировать просто невозможно. Правоохранителям придется реагировать.
— Давайте конкретизируем способы защиты. Если мы говорим о законодательстве, то, с одной стороны, вы выступаете за закрытие реестра, с другой — говорите о том, чтобы судьи не вносили в реестр данные мероприятий досудебного расследования. Именно это и разрешил ВСП, и отменил Верховный суд.
— Это уже законодатель пусть думает, какой путь выбрать — полностью закрывать реестр или дать нам право не вносить туда данные, пока не закончится расследование и дело не будет передано в суд.
На примере нескольких дел, можем утверждать, что постановления об обыске или негласных следственных (розыскных) действиях могут быть внесены в реестр не раньше пяти лет после их оглашения. Публикация фабулы судебного решения в закрытом сегменте ЕГРСР в 2021 году может быть использована фигурантами или лицами, которые им помогают, даже через несколько лет, поскольку дает обширную информацию понимающим людям.
— И это право должно касаться не только НАБУ и САП, но и всей правоохранительной системы?
— Да. Иначе не заработает. Мы предлагаем несколько вариантов. Один из них — когда следователь или прокурор выносят постановление о, так сказать, засекречивании конкретного решения суда. Продолжительность можно лимитировать законодательно.
— Вы понимаете, какие могут быть злоупотребления в нереформированной правоохранительной системе, которую власть использует как политический рычаг давления и на оппонентов, и на бизнес?
— А я разве говорил, что в правоохранительной системе нет проблем? Но в данном случае речь о возможности незаконного доступа к постановлениям об обыске через коррупционные связи — либо в суде, либо через судейский ключ. Обыск — это следственное действие, о котором не должен знать никто. Или вы предлагаете вызывать адвокатов и предупреждать, что у их клиента планируется обыск или арест? Может, тогда адвокаты будут делиться со следствием стратегией защиты? Криминальное расследование не может превращаться в цирк.
— Реакция адвокатского сообщества на ваше предложение закрыть реестр — негативная.
— Да, мы читали статьи и комментарии. Поэтому сейчас я пытаюсь изложить вам реальную картину. Пора снять розовые очки и прекратить манипуляции.
— Есть законопроект №7033-д главы профильного комитета Дениса Маслова, который позволяет закрыть эту брешь.
— Есть, но он содержит нормы, которые не поддерживают некоторые общественные организации. Они касаются преступлений, совершенных военнослужащими. Также в законопроекте есть несколько статей, относящихся к органам досудебного расследования, которые могли бы быть полезны. Но уже год, как законопроект принят в первом чтении, — и тишина. Мы пытались решить проблему иначе. Есть план реализации наших обязательств перед ЕС. Я предлагал на правительственном комитете включить в план пункт об ограничении доступа к реестру судебных решений. На тот момент подозрений в адрес адвокатов еще не было, но я уже говорил об этом.
— А про экспертизу тоже говорили?
— Это еще более сложный вопрос. Это последний форпост системы, сильно влияющий на расследования.
— Правда ли, что Мария Зелинская, руководитель Львовского НИИ судебных экспертиз при Минюсте, куда после Центра судебных экспертиз при МВД передали записи ОРД из офиса адвокатов, уже не работает?
— По моей информации, не работает.
— Но институт честно выполнил свою работу, вероятно, потому что не было давления из Минюста? По нашим данным, профильному заместителю министра и эксперту, который делал заключение, угрожали, в том числе отправкой на «нуль».
— Не могу прокомментировать.
— И как разрушить форпост системы?
— Есть несколько подходов. Первый — создать независимое экспертное учреждение для досудебных расследований, которые ведут НАБУ, с гарантиями независимости руководителя. Это может быть пилотный проект, к которому смогут обращаться как сторона защиты, так и детективы НАБУ, и прокуроры САП. Мы предложили этот вариант и не видим никаких рациональных объяснений отказу пойти таким путем.
— Почему, на ваш взгляд, вас не слышат?
— Хороший вопрос. Думаю, Министерству юстиции как основному органу, формирующему политику в сфере экспертиз, нужно стать флагманом реформ. Можно использовать модель создания НАБУ и закрепить независимость новой экспертной институции на уровне зарплаты, бюджета, выбора руководителя и сотрудников. Сделать ее независимой, в том числе и от Министерства юстиции.
— Ранее говорили о создании такой экспертизы в рамках антикоррупционного блока.
— Это был бы идеальный вариант, но он вызывает критику. Лучше, если экспертиза будет полностью независимой, в том числе от НАБУ и САП. Это гарантия чистоты процесса. При этом новое учреждение не должно заниматься мелкими делами, а сосредоточиться на крупных расследованиях.
— А что делать со старыми зависимыми учреждениями?
— Осознать, что реформа института судебных экспертиз уже перезрела и начать предпринимать конкретные шаги. Тем более что экспертиза — важный инструмент для послевоенного восстановления Украины. Во многих регионах уже сейчас идут инфраструктурные проекты, где есть нарушения и нужно рассчитывать ущерб. Если мы хотим эффективно бороться с коррупцией, реформу надо было начать еще вчера.
— Что, по вашему мнению, мешает законодателю начать ее сегодня?
— Недостаток политической воли. Нужно осознать проблему на высоком уровне и отказаться от желания влиять на решения экспертных учреждений и на наши расследования в том числе. Однако я пока не вижу глубокого понимания ситуации. Но очень надеюсь, что «дело адвокатов», которое высвечивает ключевые проблемы системы, сыграет свою роль. Тоже самое касается не только экспертных учреждений Минюста, а и других органов, например МВД, СБУ.
— Проблема в том, что роли пишут на Банковой. И если Минюст оказывает хотя бы вялое, но сопротивление, то МВД пан Татаров держит за горло. Как вы думаете, после того как американцы, которые курировали НАБУ и антикорблок в целом, отменили мониторинг коррупции и лишили вас волшебного зонтика, куда всегда можно было спрятаться и попросить защиты, НАБУ удастся сохранить независимость?
— Мы продолжаем поддерживаем нормальные отношения и с Штатами, и с европейцами. Недавно встречались с послами стран G7 — они хорошо осведомлены о наших проблемах. Но ведь борьба с коррупцией нужна в первую очередь не Америке или Европе, а нам. Это вопрос выживания украинского общества. Поэтому наша главная опора — гражданское общество. Оно может добиваться своего и контролировать действия власти. Именно общество и журналисты добились реакции на проблемы с закупками продуктов питания в системе обороны. Именно общественность влияет на кадровую политику и способна инициировать изменения даже в правительстве.
— Общество защитит ваших детективов, которые расследуют дело адвокатов, от уголовного дела, открытого ГБР по заявлению правления НААУ?
— У ГБР задача расследовать преступления, совершенные правоохранителями, в том числе детективами. Пожалуйста, пусть расследуют.
— То есть вы полностью уверены в своей правовой позиции и подследственности всей этой истории?
— Абсолютно.
— А некоторые уверены, что НАБУ тоже постепенно превращается в монополиста. Говорят: «Восьмерых из десяти подозреваемых действительно есть за что привлекать, а вот двоих — нет. Если НАБУ прицепится — не отцепится». Тем более что в период военного положения чиновникам иногда действительно приходится нарушать закон, чтобы ускорить процессы. Поэтому многие профессионалы отказываются идти во власть. Ну а те, кому она нужна для обогащения, тоже не торопятся, так как видят, что Банковая легко избавляется от коррупционного балласта. Значит, плохо маскировался — как, например экс-замглавы ОПУ Андрей Смирнов.
— Это банальный нарратив, который используют, чтобы ослабить НАБУ. И он набирает обороты в определенной части медиа. Наш ответ? Эффективное расследование и открытая коммуникация. Другого рецепта нет. Справедливый баланс определяет Высший антикоррупционный суд, у которого, кстати, немало оправдательных приговоров. ВАКС — не карманный суд НАБУ.
А еще оценка «НАБУ если прицепится — не отцепится» прекрасно демонстрирует, что с нами невозможно договорится.
НАБУ — достаточно зрелая структура, которой еще предстоит развиваться, чтобы стать более эффективной и системной. Нам действительно нужна помощь парламента для своевременного устранения законодательных пробелов, которые мешают работе. Мы понимаем, что находимся в агрессивной среде с высоким риском утечек информации, давления и попыток влияния. Ищем пути минимизации этих рисков. Такая борьба требует дополнительных ресурсов и времени. Поэтому общественность часто критикует НАБУ. Но эта критика нас стимулирует. Потому что мы на одной стороне. В конце концов, наш главный работодатель — украинский народ.
Следить в Телеграмме
Войти с помощью Facebook
Войти с помощью Twitter
Войти с помощью Google